Возможно, как полагает Рэнгем, человеческая мораль действительно обязана своему появлению древним наказаниям, изгнаниям и смертным казням. Тогда тем больше у нас оснований относиться критически к моральным установкам, в которых мы выросли и которые делают возможными функционирование нашего общества. «Чего в итоге можно достичь наказанием у человека и зверя, так это увеличение страха, изощрения ума, подавления страстей: тем самым наказание приручает человека, но оно не делает его “лучше” — с большим правом можно было бы утверждать обратное». «Те грозные бастионы, которыми государственная организация оборонялась от старых инстинктов свободы, — к этим бастионам прежде всего относятся наказания — привели к тому, что все названные инстинкты дикого свободного бродяжного человека обернулись вспять, против самого человека». «С этого и началось величайшее и тревожнейшее заболевание, от которого человечество не отправилось и по сей день, страдание человека человеком, самим собой, как следствие насильственного отпарывания от животного прошлого». «Действительно, понадобились божественные зрители, чтобы отдать должное завязавшейся таким образом комедии, чей исход остается ещё совершенно непредвиденным, — слишком утонченной, слишком чудесной, слишком парадоксальной комедии, чтобы позволительно было разыгрывать её бестолково неприметным образом на каком-нибудь забавном созвездии!» «И здесь я вновь касаюсь, — говорит Ницше, — моей проблемы, нашей проблемы, мои неведомые друзья: в чём был бы смысл всего нашего существования, как не в том, чтобы эта воля к истине осознала себя в нас как проблему? В этом вот самоосознании воли к истине таится отныне — без всякого сомнения — погибель морали: великая драма в ста актах, зарезервированная на ближайшие два века Европы, ужаснейшая, сомнительнейшая и, возможно, наиболее чреватая надеждами из всех драм…»
Цивилизация — это травма, и мы являемся одновременно агрессором и жертвой, актёром и зрителем, наблюдая, как травмированное человечество вместе с обезьянами, китами и волками уничтожает и самое себя. Насилие одних свободных людей над другими сделало из них рабов, несвободных и травмированных, что со временем породило систему морали современных цивилизованных обществ, позволяющую безропотно подчиняться гигантским военным и экономическим машинам, логика которых чужда и человеческому, и природному. Логика эта уже сейчас делает Землю непригодной для жизни следующих поколений, и, если мы хотим продолжить историю нашего вида, нам следует всмотреться в самих себя и увидеть, что “доброе” вовсе не является благом и что “злое” не обязательно нужно подавлять и его бояться, ибо наиболее чудовищные вещи происходят из добросовестного подчинения, а не из дьявольских побуждений (что демонстрируется книгой Ханны Арендт “Банальность зла”, посвящённой преступлениям нацистского режима). В знаменитом романе Булгакова, цитируя Гёте, Воланд объявляет себя «силой, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Впервые во время просмотра новой экранизации я обратил внимание на то, что “зло” в этой цитате не является антонимом “блага”. “Зло” — это антоним “добра”, и, действительно, Воланд, как и Ницше, восстаёт против морали “добрых”, срывает с культуры лицемерные покровы и показывает людей в том виде, в котором нас создала природа — голыми, вовсе не “добрыми”, но и совсем не “плохими”. Проводя свой знаменитый сеанс чёрной магии, после которого сотни жительниц Москвы, соблазнившись подаренными сатаной французскими шмотками, окажутся буквально голыми на улицах ханжеской, заключённой в корсет культуры подчинения столицы 30-х годов, Воланд заключает: «Ну что же, они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...» (М. Булгаков).
Воланд, безусловно, зол, как зол и мастер, и Маргарита, и сам автор, мстящий на страницах романа всем своим обидчикам из московской литературной братии. Но “зол”, как мы уже выяснили, отнюдь не значит “плох”. Плохими на страницах романа выступают как раз добрые и послушные: все эти лизоблюды, защитники нравственности и общепринятой идеологии, все эти трясущиеся за свои кошельки и жизни добропорядочные граждане; дрожащие перед властью и её представителями носители морали рабов. Они обвиняют нарушителей общественной нормы и готовы писать доносы и жалобы, гноить сограждан в камерах, ссылать в лагеря или по крайней мере молчать при внезапном исчезновении соседей. Именно с их “доброты” снимают покровы Булгаков и Воланд, более предпочитая быть злыми, чем добрыми. Завершая диалог с Левием Матвеем, представляющим в романе не Христа, но христианство с его морализаторством, Воланд говорит Матвею: «Не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она, — в твоих интонациях. Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп» (М. Булгаков).
Возможно, Ницше прав, полагая, что излишнее одомашнивание человека обернулось во вред человечеству, и нам пора вспомнить разницу между тем, что действительно “хорошо” для нас как для людей, для вида и экосистемы, и тем, что “добро”, то есть безобидно и послушно, что позволяет оправдать самого себя и быть “добрым малым” среди других таких же послушных жителей мегаполисов, государств и империй. Сейчас нужно избегать вымирания, а не оправдывать или парализовывать себя чувствами вины и страха. Сейчас время вспомнить, что мы — потомки не только осёдлых земледельцев, рабов и солдат, но и перемещающихся с места на место охотников и собирателей, свободных людей, не подчинённых и не боящихся, “диких”, с точки зрения мыслителей эпохи Просвещения, но отнюдь не считающих дикость свою аморальной. “Новое средневековье” (Н. Бердяев) уже здесь, и массовые общества, состоящие из кротких овец и их пастырей, показывают, что их “добро” — это отнюдь не благо, так что нам следует стать скорее волками, чем овцами, и использовать свои выдающиеся способности к кооперации для того, чтобы составлять сообщества, а не становиться частью армий и обществ, основанных на морали рабов. Многим из нас современность предлагает сделать выбор между мнимой безопасностью позолочёного рабства или собственной совестью, спонтанностью и свободой — тот же выбор, перед которым предстал когда-то пятый прокуратор Иудеи. Не нужно повторять его ошибку и познавать на собственном опыте, что именно трусость — это «самый страшный порок» (М. Булгаков).
В час, когда чувствующие и мыслящие люди в ужасе застыли перед перспективой прерывания цепи поколений и сердцебиений, связывающей наших предков (включая дочеловеческих) с нашими потомками, следует срывать покровы и не поддаваться очарованию “доброты”, подталкивающей нас к продолжению движения к пропасти. Как говорил Терренс Маккена, «культура вам не друг, ребята!»
Автор статьи:
Игорь Польский